Цветы сливы в золотой вазе или цзинь, пин, мэй. “Цветы сливы в золотой вазе” (XVII век)

Прошлое – это наглядная демонстрация будущего. Поэтому стоит внимательно относиться к истории, усваивая уроки и соотнося их с нынешней действительностью. Например, к чему может привести вседозволенность чиновников и злокачественная коррупция, падение нравов и половая распущенность, подмена понятия культурных ценностей и превалирование желания добиваться блага для себя лично? Конечно, краха при таком раскладе не избежать. Не одна цивилизация была уничтожена, перемолотая собственными грехами, не справившись с выстроенной структурой “отстающих” от них обществ. Такому явлению можно давать любые определения и находить разные закономерности, вплоть до теории Пассионарности.

История Китая богата на события. Многое происходило на его землях. Правившие династии сменяли друг друга. Постоянно вспыхивали акты гражданского неповиновения. Кажущаяся идиллия через несколько поколений обязательно заканчивалась вырождением, покуда ситуация не выходила из под контроля. Весьма печально складывались обстоятельства и в XII веке, о чём свидетельствуют два китайских классических романа “Речные заводи” и “Цветы сливы в золотой вазе”. Если первый донёс до читателя понимание ужасов тогдашней жизни, когда путник не мог спокойно выйти за стены города, так как его путь закончился бы в ближайшем трактире, где его же и пускали на мясо для завлечения следующих посетителей. То второй рассказывает о фривольной жизни одного любвеобильного чиновника, которому приключений хватало и в стенах самого города.

Китай всё переварит и снова повторит прежний цикл развития. Действующим лицам “Цветов сливы в золотой вазе” можно сопереживать и сетовать на их распущенность, но и расплата случится довольно быстро, как бы они не вели себя при этом на самом деле. Общий фон исторических событий требовал кровавой развязки, которая и случилась вследствие вторжения чжурчжэней, после чего правящая династия Сун покинула столицу и переехала в южные области страны.

Построение романа не отличается от других классических произведений. Читатель сталкивается с разбивкой по главам, кратким содержанием каждой из них, прекрасными стихотворениями в начале и конце их же, а также с настойчивым пожеланием узнать подробности на следующих страницах. Учитывая, что объём произведения колоссальный, а события разнообразны, то скучать не приходится. Удивляться будет чему, но всё укладывается в рамки дозволенного и в наши дни, хотя и не везде.

Китайская семья старалась жить обособленно. У мужчины могло быть несколько жён, в случае данного романа – шесть. Никаких особых привилегий жёны при этом не имели. Муж распоряжался ими по собственному усмотрению. Он легко мог их продать кому угодно, как и любого человека из прислуги, если появлялось на то малейшее желание. Ничего особенного в этом не было – всё рассматривалось в качестве исстари сложившихся обстоятельств.

Возвышение в обществе достигалось благодаря взяткам и елейным словам в адрес лиц вышестоящих. Редко встречаемые честные люди долго на своих местах не задерживались. Справедливости можно было добиться лишь грубой силой или отравив неугодного. От наказаний уходили с помощью всё того же подкупа. Всем правили деньги и правда обязательно оставалась за богатым. Негласный закон гласил “деньги за око, деньги за зуб”. Поэтому однозначного отношения к подобной системе выработать невозможно – тогда не считалось зазорным делиться накоплениями, скорее наоборот – зазорно было не дать.

Читатель начинает знакомство с романом со сцены, где мужчина подхватил гонорею от служанки и в качестве наказания выдал её замуж за продавца лепёшек. С такого незначительного события закручивается длиннейшая история с множеством лиц, а на первое место поставлена половая распущенность. Со страниц на читателя смотрят герои в разных позах. Они не стыдятся связей со случайными знакомыми, прибегают к различным средствам для повышения потенции и задействуют вспомогательные приспособления. Неудивительно, что один из героев повествования от изматывающей ночи дойдёт до полного истощения и мучительно умрёт.

В произведении прославляются знаменитые китайские практики, основанные на мнимом значении различных совпадений. К ним относится не только система предсказаний, но и традиционная медицина. Всё это описывается в таких красках, что трудно не поверить в возможность подобного. Предсказатели точно рассказывают о прошлых и будущих жизнях, могут подробно рассказать о прожитой жизни в мельчайших деталях. Медики, исследуя пульс, выдают замысловатые характеристики для здоровья, предлагая средства, которые способны улучшить самочувствие больного. Впрочем, таков текст. На самом деле всё было, разумеется, весьма печально, но эти мифы до сих пор бродят в воображении западного человека, считающего фэншуй убедительной возможностью навести порядок в доступном ему пространстве.

В романе мало свар между жёнами. Отчего-то всё у них спокойно. Иногда происходят недопонимания, но всё быстро разрешается. Также странно, что при обилии интимным моментов, детей в сюжете рождается всего несколько. Половая извращённость достигает пика ближе к концу повествования, когда дальше уже казалось бы нельзя. Говорить о золотом дожде слишком мягко. Впрочем, может героиням соли в организме не хватало, раз они шли на подобное? Присутствует и гомосексуализм.

В качестве итога можно сказать следующее – жили они беспутно, умерли рано и ничего после себя не оставили.

Дополнительные метки: цветы сливы в золотой вазе критика, цветы сливы в золотой вазе рецензия, цветы сливы в золотой вазе отзывы, цветы сливы в золотой вазе книга, цзинь пин мэй критика, ланьлинский насмешник критика, 蘭陵笑笑生, Lanling Xiaoxiao Sheng, 金瓶梅, Jin Ping Mei, The Plum in the Golden Vase, The Golden Lotus

Данное произведение вы можете приобрести в следующих интернет-магазинах:
Лабиринт | Ozon

Это тоже может вас заинтересовать:
–

Ланьлинский насмешник

Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

ПРЕДИСЛОВИЕ К «ЦЗИНЬ, ПИН, МЭЙ» (I)

Полагаю, весьма разумно поступил Ланьлинский Насмешник, что в повести «Цзинь, Пин, Мэй» поведал свои мысли через изображение нынешних обычаев и нравов.

Ведь семь страстей волнуют человека. И самая сильная из них печаль. У тех, кто отличается высоким умом и просвещенностью, она рассеивается как туман, тает будто лед, потому не о них должно вести речь, как и не о тех, кои уступают им, но, вняв рассудку, сохраняют самообладание и не доводят себя до терзаний. Зато сколь редко случается, чтобы не приковала она к постели людей невежественных, кто не сообразуется с разумом и тем паче не умудрен знаниями.

Посему мой друг Насмешник, исчерпав до глубины повседневную жизнь, и сочинил эту повесть объемом в сто глав. Язык ее удивительно свеж и по душе каждому. Сочинитель не ставил себе иной цели, как прояснить деловые отношения между людьми, отвратить от порока, отделить добро от зла; помочь познать, что усиливается и расцветает, а что увядает и гибнет. Будто воочию видишь, как свершаются в книге воздаяние за добро и кара за зло. Так и слышится во всем живое биение. Кажется, тысячи тончайших нитей вздымаются, но никогда не спутываются под сильнейшими порывами ветра. Оттого, едва взявшись за книгу, читатель улыбается и забывает печаль.

Сочинитель не чурается просторечия и грубых выражений. В книге говорится о «румянах и белилах». Однако, не в этом, скажу я вам, ее суть. Ведь песни, вроде «Утки кричат», «весьма игривы, но вместе с тем вполне пристойны; весьма трогательны, но вместе с тем не ранят душу». Всякий жаждет богатства и знатности, но редкий довольствуется ими разумно и в меру; всякий ненавидит горе и страдание, но лишь редким не сокрушают они душу.

Читал я сочинения «певцов скорби», прошлых поколений – «Новые рассказы под оправленной лампой» Лу Цзинхуэя «Повесть об Инъин» Юань Чжэня, «Убогое подражание» Чжао Би, «Речные заводи» Ло Гуаньчжуна, «О любви» Цю Цзюня, «Думы о любви» Лу Миньбао, «Чистые беседы при свечах» Чжоу Ли, а также и более поздние сочинения – «Повесть о Жуи» и «Юйху». Слог их точен и изящен, но усладить душу они не могут. Читатель откладывает их, не дойдя до конца.

Другое дело – «Цзинь, Пин, Мэй». Хотя повесть наполняют самые обыкновенные толки, какие слышишь на базарах и у колодцев; ссоры, доносящиеся из женских покоев, – ею упиваешься, как упивается соком граната ребенок, – так она ясна и понятна. Пусть ей и недостает прелести отделанных сочинений древних авторов, ее литературные достоинства привлекательны во многих отношениях.

Повесть приносит пользу еще и тем, что проникнута заботою об устоях и нравах повседневной жизни, прославляет добродетель и осуждает порок, избавляет от гнетущих дум и очищает сердце. Взять к примеру влечение плоти. Всякого оно и манит и отвращает. Но люди ведь не мудрецы, вроде Яо или Шуня, а потому редким удается его преодолеть. Стремление к богатству, знатности и славе – вот что не дает человеку покоя, совращает его с пути истинного.

Посмотрите, сколь величественны громады палат и дворцов с подернутыми дымкой окнами и теремами! Как красивы золотые ширмы и расшитые постели! С каким изяществом ниспадает прическа-туча и как нежна полная грудь юной красавицы! Сколь неутомима в игре пара фениксов! Какая расточительность в одежде и пище! Как созвучны шепот красавицы и шелест ветерка с подлунной песнею юного таланта! Как чарует мелодия, безудержно льющаяся из ароматных уст! Сколько страсти в женских ласках! «Руки нежно белые уж соединились и сплелись. „Золотые лотосы“ взметнулись и опрокинулись…» Вот в чем наслаждение. Но в пору наивысшего счастья, увы, стучится горе. Так скорбью омрачается чело в разлуке, так всякий ломает ветку сливы-мэй пред расставаньем, потом гонцов почтовых ждут, шлют длинные посланья. Не миновать страданья, отчаянья, разлуки. Не укрыться от меча, занесенного над головой. В мире людей не уйти от закона, на том свете не миновать демонов и духов. Чужую жену совратишь, твоя начнет другого соблазнять. Кто зло творит – накличет беду, кто добро вершит – насладится счастьем. Никому не дано этот круг обойти. Вот отчего в природе весна сменяется летом, осень – зимою, а у людей за горем приходит радость, за разлукою – встреча, и в этом вовсе нет ничего странного.

Будешь жить по законам Природы, покой и довольство сопутствовать будут тебе до самой кончины, а дети и внуки продолжат навеки твой род. А воспротивишься воле Природы, в мгновенье нагрянет беда – погубишь себя и имя свое.

В нашем мире одно поколенье сменяет другое. Да, это так. Но счастие тому лишь, кого минуют горе и позор.

Вот почему я и говорю: да, разумно поступил Насмешник, что создал эту повесть.

Весельчак писал на террасе в Селенье Разумных и Добротельных

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Повесть «Цзинь, Пин, Мэй» сочинил один из крупнейших мастеров слова, особо прославившийся в царствование покойного Государя Императора. История эта вымышленная, а потому таит шипы и колючки. Автор, в самом деле, обнажает самые уродливые явления жизни, но разве не также поступил Первоучитель, когда отказался изъять песни царств Чжэн и Вэй?

Каков бы ни был исход того или иного события из описанных в книге, он всякий раз обусловлен, порою тщательно скрытой причиной. Ведь великой любовью и состраданием переполнялось сердце писавшего эту книгу, и ныне те, кои распространяют ее, совершают подвиг примерный.

Людям неосведомленным, которые замечают в книге только непристойности, особо разъясняю: вы не только не понимаете авторского замысла, но также извращаете намерения тех, кто книгу распространяет.

Двадцатиштриховый

ПРЕДИСЛОВИЕ К «ЦЗИНЬ, ПИН, МЭЙ» (II)

Да, в «Цзинь, Пин, Мэй» изображен порок. (В хвалебном отзыве, с которым поспешил выступить Юань Шигун, излито скорее его собственное недовольство, нежели дана оценка произведения). Правда, у автора были на то свои основания. Ведь он предостерегал от порока читателей. Так, из многих героинь он выбрал только Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр и Чуньмэй, имена которых составили название книги. И в этом скрыт глубокий смысл. Ведь от своего же коварства сошла в могилу Цзиньлянь, грехи погубили Пинъэр, стала жертвой излишеств Чуньмэй. Как раз их судьбы оказались куда трагичнее судеб остальных героинь.

Автор сделал Симэнь Цина живым воплощением тех, кого на сцене играют с разрисованным лицом, Ин Боцзюэ – живым воплощением малого комика, а распутниц – живыми воплощениями женщин-комиков и женщин с разрисованным лицом, да настолько убедительно, что от чтения книги прямо-таки бросает в пот, поскольку предназначена она не для наущения, но для предостережения.

Вот почему я постоянно повторяю: блажен тот, кто проникается жалостью к героям «Цзинь, Пин, Мэй»; достоин уважения тот, кто устрашается; но ничтожен – восхищающийся и подобен скотине – подражающий.

Мой друг Чу Сяосю взял как-то с собой на пир одного юношу. Когда дело дошло до представления «Ночной пир гегемона», у юноши даже слюнки потекли. «Вот каким должен быть настоящий мужчина!» – воскликнул он. «Только для того, чтоб, как Сян Юй, окончить свою жизнь в волнах Уцзяна?!» – заметил Сяосю, и сидевшие рядом сочувственно вздохнули, услышав его справедливые слова.

Только тому, кто уяснит себе эту истину, позволительно читать «Цзинь, Пин, Мэй». Иначе, Юань Шигун был бы глашатаем разврата. Люди! Прислушивайтесь к моему совету: ни в коем случае не подражайте Симэню!

Играющий жемчужиной из Восточного У набросал по дороге в Цзиньчан в конце зимы года дин-сы в царствование Ваньли

ПОЭТИЧЕСКИЙ ЭПИГРАФ

В романсе поется:

О, сколь прекрасны Острова Бессмертных,
О, сколь роскошны парки у дворцов.
Но мне милее сень лачуги тесной
И скромная краса лесных цветов.
Ах, что за радость здесь и наслажденье
Весной
И летом
И порой осенней.
Вино согрелось, дышит ароматом.
Мой дом – блаженства и беспечности приют.
Заглянут гости – что же, буду рад им,
Пусть и они со мною отдохнут.
Какое счастье мне в удел дано!
Я сплю,
Пою
И пью вино.
Хоть тесновато в хижине убогой,
Но там вдали, за крошечным окном
Мне холмик кажется уже горой высокой
И морем – обмелевший водоем.
Прислушаюсь – какая тишина!
Прохлада,
Тучи
И луна.
Вино все вышло. Чем же гостя встречу?
Я в глиняные чашки чай налью
И разговор наш боль души излечит,
В беседе тихой он забудет скорбь свою.
Так мало – и уж счастлив человек!
Циновка,
Стол
И прелесть гор и рек.
Немного отойду и возвращаюсь,
Любуюсь – до чего красиво здесь.
Вот домик мой, вот ручеек журчащий,
А вот тростник поднялся словно лес.
Глаза туманятся слезой невольной.
Просторно,
Тихо
И привольно.
Чем скрасить мне досуг потока дней счастливых?
Я каждое мгновенье берегу,
Чтоб видеть игры рыбок шаловливых,
Цветов цветенье, лунный блеск в снегу.
Устану и светильник зажигаю,
Беседую,
Читаю
И мечтаю.
Я вымел пыль. В моей лачуге чисто.
Но ты, безжалостное время, пожалей
Украсивший крыльцо багрянец листьев
И сизый мох в расщелинах камней.
Вот слива-мэй роняет лепестки.
Сосна,
Бамбук
И рябь реки.
Деревья и цветы, посаженные мною, –
Дань благодарности природы чудесам.
Она меня вознаградит весною,
Ведь я по веснам счет веду годам.
Так я обрел бессмертие в тиши:
Довольство,
Негу
И покой души.

РОМАНСЫ О ПРИСТРАСТИЯХ

Роман «Цзинь, Пин, Мэй» («Цветы сливы в золотой вазе») был издан в Китае в самом конце XVI века. Его автор менее всего был склонен афишировать свое имя. Он скрылся под псевдонимом Сяосяошэн Ланьлин - «Насмешник из Ланьлина» и даже последующая шумная слава романа не заставила его раскрыть свое инкогнито. Причины подобной скромности понятны, ведь «Цветы сливы» – чрезвычайно едкая сатира на современное ему китайское общество, на падение нравов и разложение правящей верхушки Минской империи. Роман стал как бы зеркалом целой эпохи и целиком посвящен описанию окружающей прозы жизни. Позже возникло несколько легенд о том, кем и как был написан «Цзинь, Пин, Мэй», однако покров тайны они не приоткрыли, так что имя «Ланьлинского насмешника» так и осталось неизвестным. Нам остается только пожалеть об этом, поскольку автор подобного шедевра, без сомнения, достоин занять место в списке величайших сатириков мировой литературы.
Чтобы несколько замаскировать обличительный характер своей книги, «Насмешник» придал ей внешний облик исторического романа. Действие «Цзинь, Пин, Мэй» условно отнесено ко времени правления сунского императора Хуэй-цзуна (1101-1126), когда Китай пережил опустошительное нашествие чжурчжэней (предков тех самых маньчжур, которые в середине XVII поработили Китай, так что даже в этом отношении, сам не желая того, «Насмешник» оказался пророком). Что же до жизненных реалий, отраженных в романе, то автор в большинстве случаев воссоздал современную ему эпоху, то есть вторую половину XVI века.

В центре повествования находится преуспевающий делец Симынь Цин. Этот молодой человек занимался торговлей лекарственными растениями и ссудами и нажил на этом порядочное состояние, позволяющее ему весело и беззаботно проводить время. Бездельник, мот, кутила и распутник, он делает смыслом своего существования чувственные наслаждения. Кроме главной своей жены, мудрой и благородной Юэ-нян, он имеет еще четырех жен. Но всех этих женщин ему оказывается мало. В начале романа рассказывается, как Симынь соблазняет и вводит в свой дом смазливую, чувственную и бессердечную Цзинь-лянь (предварительно отравив ее слабосильного мужа).

Все сцены частной жизни семейства Симыня (взаимоотношения жен друг с другом, со служанками и господином; их досуг, наряды, игры, круг интересов, развлечения, гадания, обеды, родины, похороны, жертвоприношения, сватовство, свадьба и многое другое) чрезвычайно интересны для европейского читателя. Пожалуй, трудно найти другой роман, который содержал бы такую обширную информацию на этот счет. Жизнь богатого китайского дома представлена здесь изо дня в день во всех подробностях и очень живо.

Во главе дома Симыня стоит всегда сдержанная, справедливая У Юэ-нян, настоящая мудрая хозяйка и, фактически, единственный положительный персонаж во всей книге. Из других жен, помимо Цзинь-лянь, важная роль в романе принадлежит отзывчивой, рассудительной Мын Юй-лоу, а также пылкой и нежной Ли Пин-эр. Надо отдать должное Симыню – обладая необузданным сластолюбием, он по своему любит всех своих жен, обращается с ними уважительно. Лишь иногда, в порыве гнева он опускается до рукоприкладства. Но подобные сцены - редкость. Симынь человек отходчивый и совсем не злой. Неисправимый бабник, весельчак и сластолюбец, он постоянно ищет удовольствий, то и дело вступая в половые связи со своими и чужими женами, вдовами, служанками и певичками. Причем, автор, не смущаясь, следует за своим героем не только в спальню, но и за занавесь алькова, подробно, со знанием дела описывая многочисленные любовные сцены. «Цветы сливы в золотой вазе» справедливо имеют славу одного из лучших эротических романов, и не только в китайской, но и во всей мировой литературе. Это поистине кладезь сведений о сексуальности и манерах общения городских жителей средневекового Китая. На то, что эта сфера человеческой жизни оказалась в центре внимания автора не случайно намекает само название романа, ведь золотая ваза в Китае – символ женского начала, а ветка сливы – мужского. Их соединение – символ соития и символ жизни.

Впрочем, эротический элемент лишь одна из многих составляющих «Цзинь, Пин, Мэй». Относиться к нему только как к любовному роману – значит обеднять его содержание. Это подлинный роман нравов, дающий широкую панораму жизни китайского общества. Хотя большинство событий разворачивается в богатом доме Симыня, повествование им не исчерпываются. Отсюда, если это нужно автору, герои отправляются то в веселый дом, то в храм или, наконец, в столицу. Все эти места описываются в сатирическом ключе со множеством увлекательных подробностей. Перед читателем предстает бесконечная панорама различных социальных типов тогдашнего китайского общества, которые изображены в их повседневной жизни с присущими ей заботами и волнениями. В поле зрения автора попадают льстецы, прихлебатели, сводни, прорицатели, знахари, жадные распутные монахи, продажные чиновники, никчемные врачи Жизнь огромной страны предстает перед нами с необычайной живостью, со всеми ее пороками и язвами.

«Да, читатель! – говорит автор в тридцатой главе. – император Хуэй-цзун утратил бразды правления. У власти стояли лицемерные сановники, двор кишел клеветниками и льстецами. Преступная клика Гао Цю, Ян Цзяня, Тун Гуаня и Цай Цзина торговала постами и творила расправу. Процветало лихоимство. Назначение на должность определялось весом полученного серебра: в зависимости от ранга устанавливалась и взятка. Преуспевали ловкачи и проныры, а способные и честные томились годами ожидая назначения. Все это привело к падению нравов». В этой мутной среде Симынь чувствует себя как рыба в воде. Это, без преувеличения, типичный герой своего времени, действующий в типичных обстоятельствах. Ловкий, хитрый, умный, он на дружеской ноге со всем уездным начальством, имеет высоких покровителей в столице. Подарками лестью и взятками он добивается выгодных подрядов и должностей. За пять или шесть лет, в течение которых разворачивается действие романа, он быстро богатеет и становится влиятельным уездным чиновником. Долгое время он наслаждается своей безнаказанностью. Однако автор не ограничивается одними только отстраненными описаниями. Он открыто порицает пороки и уверен в том, что зло непременно должно быть наказано. Человеческая жизнь для того и изображена здесь со всеми перипетиями и грехами, чтобы подвести читателя к мысли о мирской суете, о том, что любовь и ненависть, разгул страстей и само человеческое счастье – все это химера, мираж, столь же быстро исчезающий, как утренняя роса.

Неумеренно растрачивая свои силы в любовных утехах, Симынь Цин никак не может обзавестись наследником. Наконец Пин-эр производит на свет слабого и нервного мальчика. Будучи по счету Шестой женой, она сразу удостаивается особых милостей господина. Но может ли стерпеть это злонравная и ревнивая Цзинь-лянь? Из-за ее козней ребенок заболевает и умирает. Вслед за ним умирает Пин-эр. Проходит немного времени и заболевает сам Симынь Цин, который, распаляя свою похоть, без меры злоупотреблял возбуждающими средствами. Однажды он обнаруживает пониже живота опухоль. Она растет с каждым днем, болезнь принимает необратимый характер. «Да, читатель, - говорит автор, - есть предел человеческим силам, только плоть ненасытна. Дни того, кто в распутстве погряз, сочтены. Выгорит масло – светильник погаснет, плоть истощится – умрет человек. Вот о какой истине забыл Симынь Цин. Красавица до добра не доводит. Под ее чары подпасть – все равно что в омут попасть. Попадешь – и засосет». Симынь умирает в возрасте всего тридцати трех лет. В самый день его смерти у Юэ-нян, рождается сын, которого она вымолила у богов горячими молитвами.

Последние двадцать глав романа повествуют о быстром упадке прежде богатого, многолюдного и веселого дома Симынь Цина. Приказчики, слуги и бывшие прихлебатели потихоньку расхищают его богатства. Жены разбредаются кто куда. Каждая, как может, устраивает свою судьбу. Но найти хорошего, богатого мужа удается одной только Юй-лоу. Остальных ждет возмездие за прошлые грехи и распутство. Особенно жестокая кара постигла Цзинь-лянь, которую в отместку за убийство первого мужа обезглавил ее деверь.

Возмездие свершается не только над семьей Симыня, но и над всей Поднебесной. В последней главе романа описывается страшное нашествие чжурчжэней, в короткий срок захвативших всю северную половину страны. Тысячи людей в ужасе бегут на юг. Среди этой массы обезумивших от страха беженцев – несчастная Юэ-нян с сыном и жалкими остатками того богатства, которое осталось ей от мужа. Но впереди ее ждет последний удар судьбы: старый буддийский монах открывает перед ней страшное будущее и принуждает отдать в послушники своего сына Сяо-гэ. «Тяжело ей было разлучаться с Сяо-гэ, - говорит автор, - ведь у нее отнимали единственного сына, которого она растила и лелеяла до пятнадцати лет. Рушились все ее надежды, - она теряла наследника и продолжателя рода». Но лишь такой ценой можно было искупить прежние грехи Симынь Цина! В конце романа сообщается, что Юэ-нян усыновила своего верного слугу Дай-аня. Он заботился о хозяйке до старости. Семидесяти лет от роду Юэ-нян тихо скончалась. Таково было воздаяние ей за добрые дела.

Рецензии

Трудно, наверное, переводить с китайского, сохраняя реальность деталей быта и менталитета!...Потому и художественно оформленных изданий нет, увы! Спасибо, что знакомите. С уважением

ЦЗИНЬ ПИН МЭЙ, Цзинь, Пин, Мэй , или Цветы сливы в золотой вазе – наиболее оригинальный, загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, вероятно, первый полностью созданный в 16 в. одним автором, скрывшимся под нераскрытым до сих пор не разгаданным псевдонимом Ланьлинский насмешник (Ланьлин сяо сяо шэн).

Состоящий из 100 глав и порядка миллиона иероглифов эротико-бытописующий роман посвящен событиям, связанным с сюжетом другого великого романа Шуй-ху чжуань (Речные заводи , 14 в.) и происходившим с девятью сотнями персонажей в 1112–1127, в эпоху Сун (10–13 вв.), когда произошел расцвет традиционной китайской культуры, Н.И.Конрадом (1891–1970) квалифицированный как Ренесанс, а написан был в эпоху Мин (14–17 вв), когда эта культура дошла до предела в своем развитии, что обусловило характерное для Цзинь пин мэй органическое соединение черт классицизма и декаданса. Несмотря на то, что в этот период творили такие экстравагантные мыслители и писатели, как Ван Гэнь (1483–1541), Хэ Синьинь (1517–1579), Ли Чжи (1527–1602), которых публично называли безумцами и развратниками, и царило максимальное интеллектуальное разнообразие, даже некоторые высоколобые поклонники Цзинь пин мэй , старые китайские эрудиты, столкнувшиеся в начале 17 в. с неопубликованной рукописью романа, отказывали ему в напечатании, прятали под спуд (Шэнь Дэфу, 1578–1642) или даже предлагали его сжечь (Дун Цичан, 1555–1636), считая абсолютно неприличным. Официально Цзинь пин мэй был включен в список запрещенных книг при следующей маньчжурской династии Цин (1644–1911). В 1869 генерал-губернатор провинции Цзянсу запретил публикацию не только самого романа, но и его продолжений. До сих пор обнародование его полного текста в КНР запрещено.

Хотя всем современным китайцам известно сочетание из трех иероглифов, образующих название Цзинь пин мэй , мало кто держал этот роман (а не его переделку или адаптацию) в руках. При этом к настоящему времени вокруг Цзинь пин мэй выстроился могучий арсенал научно-исследовательской литературы. Достаточно сказать, что ему посвящены уже несколько специальных словарей. Однако доступ к полному, некупированному тексту романа в КНР ограничен не только для широких кругов читателей, но и для многих специалистов. В 1957 в Пекине было перепечатано тиражом 2000 экземпляров старейшее издание 1617, ставшее одним из раритетов спецхрана. В 1989 в Пекинском университете был выпущен репринт более позднего издания периода Чун-чжэнь (1628–1643), который поступил в закрытую продажу, но, во-первых, по неимоверной цене, примерно равной 150 долларам США, что тогда составляло несколько средних месячных зарплат, и, во-вторых, только для профильных специалистов, т.е. литературоведов и филологов, с ученым званием не ниже профессорского.

До сих пор не найден автограф Цзинь пин мэй . В этих условиях выявление аутентичного текста романа осложнено наличием по крайней мере трех типов его первоначальных изданий. Более чем за три века до М.А.Булгакова, заметившего устами своего героя, что «рукописи не горят», Ли Чжи написал осужденную на аутодафе, но сохранившуюся Книгу для сожжения (Фэнь шу ), а другой известный литератор Юань Чжундао (1570–1623) выразил подобную мысль в связи с Цзинь пин мэй : «Если книгу сжечь, все равно от нее что-то останется», – однако авторской рукописи романа как будто не осталось, зато на сегодняшний день специалисты располагают образцами полутора десятков его различных изданий, увидевших свет в период между 1617 и концом 17 в.

Приблизительно за четыре века своего существования Цзинь пин мэй был издан в Китае не менее сорока раз. К этому можно добавить список переводов на десяток с лишним иностранных языков, открытый маньчжурским переводом в 1708, который осуществил брат императора Канси (1662–1722).

Жанровая квалификация Цзинь пин мэй как романа достаточно условна. Это синтетическая форма высочайшей степени сложности, которая при самой простой дифференциации представляет собой строго организованное сочетание огромной массы поэтических текстов (числом более тысячи и образующих свою собственную иерархию по категориям и степеням регулярности, переходя на пределе в ритмическую прозу), драматических диалогов (задающих архитектонику отдельных глав и сопровождаемых необходимыми ремарками) и прозы (в максимальной амплитуде от бытописания до пересказа буддийских канонов и научных трактатов).

Лишенный, с одной стороны, психологизма классического западного романа, а с другой – морализаторского пуризма классического восточного романа, объективистско-описательный, «бихевиористичный» стиль Цзинь пин мэй создает парадоксальное ощущение модернизма, ибо гармонирует в этом с новейшими антиэйдетическими, сенсуализирующими тенденциями, возобладавшими на Западе после коммуникационной революции второй половины 20 в. Гиперболизируя, можно назвать Цзинь пин мэй первой «мыльной оперой» в сто серий, т.е. глав. Большинство приводимых в Цзинь пин мэй стихотворений предназначены для исполнения под музыку, их сопровождают ссылки на соответствующие мелодии. Более того, указание на песенный жанр «цы» содержится в самом названии древнейшего и наиболее полного издания романа – Цзинь пин мэй цы-хуа . Этот многослойный текст одновременно способен играть роль научного справочника практически по всем социально-экономическим и культурно-бытовым аспектам жизни китайского общества эпох Сун и Мин, т.е. первой половины II тысячелетия до н.э.

Как бы предуведомляя своим появлением о «конце прекрасной эпохи» Мин, Цзинь пин мэй явился первым в Китае авторским романом, т.е. представил собою первый вполне оригинальный образец высшей формы литературного творчества, мистическим образом совпавший по времени появления на свет с произведениями таких апостолов новоевропейской литературы, как Шекспир и Сервантес. И так же, как с этими славными именами, с ним связана проблема авторства. С одной стороны, его безымянного автора называют «знаменитым мужем» (мин ши) своего времени и «почтенным ученым», или «старым конфуцианцем» (лао жу), и среди его возможных создателей фигурируют крупнейшие литераторы Китая 16–17 вв., а с другой стороны, высказывается и прямо противоположное мнение о безвестном авторе, представителе низов общества, и в качестве претендента на авторство называется простолюдин, слепой сказитель Лю Шоу (Лю Девятый). Список кандидатов на эту роль ныне уже перевалил за третий десяток. В нем значатся такие известные персоны, как Ван Шичжэнь (1526–1590), Ли Юй (1611–1679?), Ли Чжи, Сюй Вэй (1521–1593), Ли Кайсянь (1502–1568), Тан Сяньцзу (1550–1616), Шэнь Дэфу (1578–1642), Цзя Саньцзинь (1543–1592), Ту Лун (1542–1605), Фэн Мэнлун (1574–1646), Се Чжэнь (1495–1575), Ли Сяньфан (1510–1594) и др.

Как это нередко бывает в китайской литературе, не единственно и название романа. Он известен под заглавиями Первая удивительная книга , Четвертая из четырех великих удивительных книг , Один из восьми литературных шедевров , Зерцало многоженства и др. Но, разумеется, его главное имя – таинственно-многозначное Цзинь пин мэй . В самом тексте романа можно усмотреть некоторые лексические основания для трактовки этого его названия как аббревиатуры имен трех героинь – Цзиньлянь, Пинъэр и Чуньмэй. Например, в завершающем весь текст стихотворении Пинъэр и Чуньмэй обозначены биномом Пин-Мэй.

Данная интерпретация заглавия Цзинь пин мэй была изложена еще в 1614 Юань Чжундао на основании прочтения половины неопубликованной рукописи. Такая же точка зрения отражена в предисловии Гостя Играющего Жемчужиной из Восточного У (Дун У нун чжу кэ , по некоторым предположениям – Фэн Мэнлуна), входящем в самое раннее издание романа (1617). Согласно автору предисловия, эти три героини выделены заглавием как олицетворения порока, греха и разврата.

Имя Пань Цзиньлянь – прозрачная реминисценция исторического анекдота о происхождении обычая бинтовать женские ножки. Правитель династии Ци – Дунхунь-хоу (498–501) приказал устлать землю изготовленными из золота лепестками лотосов, чтобы на них танцевала его конкубина Пань-фэй. При этом он восторженно восклицал: «Каждый ее шаг рождает лотос». Отсюда пошло выражение «золотой лотос» (цзинь лянь) как обозначение забинтованной женской ножки. Последняя в традиционном Китае считалась одним из наиболее привлекательных сексуальных объектов. Прямое значение имени Пинъэр – «пузырек, бутылочка» совершенно явно связано с ктеической символикой и неизбежной греховодностью этого «сосуда» зла, наделенного отверстием, ведущим в ад. Наконец, в биноме Чунь-мэй иероглиф «чунь» – «весна» – один из главных терминов, определяющих всю эротическую сферу со всеми ее непристойностями, а «мэй» – символ как романтического зарождения чувственности – цветущая весной слива, так и ее позорного завершения – «цветущий» шанкрами сифилис. Таким образом, три полных женских имени способны символически передать идею чрезвычайной половой распущенности, ставшей смертным грехом. Однако кажется, что иероглифическая триада «цзинь, пин, мэй» призвана обозначить не три разновидности или стороны одного порока, а три различных порока, т.е. корыстолюбие, пьянство и сластолюбие. Определенным подтверждением этому может служить использование в качестве поэтического эпиграфа к Цзинь пин мэй «четырех романсов (цы) о пристрастиях»: Пьянство , Похоть , Алчность , Спесь .

Цзинь пин мэй входит в «четверку великих удивительных книг» (сы да ци шу), т.е. самых выдающихся романов в истории традиционной китайской литературы. Остальные три – Троецарствие (Сань-го чжи ), Речные заводи (Шуй-ху чжуань ) и Путешествие на запад (Си-ю цзи ). Впоследствии к ним был присоединен Сон в красном тереме (Хун-лоу мэн ). Кроме безусловной ценностно-содержательной обоснованности создания подобного объединения в нем присутствует и явный формализующий момент, столь характерный для китайского менталитета и его нумерологической методологии (сян шу чжи сюэ).

Во-первых, на самой поверхности лежит тот факт, что приведенные в транскрипции оригинальные названия всех пяти «удивительных книг» состоят из трех иероглифов, что обнаруживает хорошо известную текстологическую и общеметодологическую структуру «троиц и пятериц» (сань у). Здесь все троичные сочетания иероглифов подчинены формуле 2 + 1, что отражено посредством дефиса. Иначе говоря, два первых знака образуют одну смысловую единицу, а последний – другую. Это формальное наблюдение позволяет предположить, что принятая в русском переводе трактовка названия Цзинь пин мэй как словосочетания по указанной формуле 2 + 1 («Цветы сливы в золотой вазе», где «золотая ваза» = цзинь пин = 2, а «цветы сливы» = мэй = 1) своим утверждением обязана клиширующей аналогии с названиями остальных шедевров китайской литературы, укладывающихся в пятичленную схему. Причем самая близкая и продуктивная аналогия тут носит ретроспективный характер, относясь к заглавию позднее написанного Сна в красном тереме .

Во-вторых, уложенные в пятеричную матрицу классические китайские романы уже на новом, более высоком уровне приводят к идее пяти элементов (у син), которые, очевидно, могут быть с ними поэлементно соотнесены. В принципе любой пяти- или четырехчленный комплекс в традиционной китайской культуре эксплицитно или имплицитно соотносится с методологемой пяти элементов, которая может быть редуцирована до четверицы с подразумеваемым центральным членом, вроде «четырех стран света» (сы фан). В заглавиях всех пяти «удивительных книг» на первом месте стоят иероглифы, непосредственно обозначающие какой-то из пяти элементов или его стандартный коррелят. В наиболее удобной пространственной схематизации романы можно расположить следующим образом: Троецарствие – на востоке (число 3 соответствует дереву и востоку), Сон в красном тереме – на юге (красный цвет – атрибут огня и юга), Речные заводи , начинающиеся знаком «вода», – естественно на севере, а Цзинь пин мэй с исходным знаком «металл» – на западе. Еще более естественным кажется соотнесение с западом Путешествия на запад , что создает проблему дублирования, допускающую однако, общее решение благодаря тому, что методологема пяти элементов имеет шестичленный модус, в одном из вариантов которого происходит удвоение какого-то элемента.

С исторической точки зрения, можно предположить, что Цзинь пин мэй , соотносясь сразу с тремя элементами – металлом, водой и деревом, представлялся как синтез всех трех хронологически предшествовавших ему «удивительных книг», которые коррелируют именно с этими элементами (о другой, но отнюдь не противоречащей интерпретации подобной трехместности Цзинь пин мэй в системе «у син» говорится далее). В свете данной гипотезы кажется вполне закономерным появление следующей «удивительной книги» с заглавием Сон в красном тереме , соотносящим ее с незанятой позицией на юге.

Позиционное дублирование Цзинь пин мэй и Путешествия на запад свидетельствует о том, что в их именах и символах закодирована особая близость и вместе с тем противоположность, поскольку последняя предполагает сопоставимость и, следовательно, однородность явлений. Именно в этих романах из рассматриваемой пятерицы одинаковое количество основных звеньев архитектоники – по сто глав в каждом. Главные герои Путешествия на запад , как и персонажи Цзинь пин мэй , скоординированы с пятью элементами. Здесь эта связь более чем прозрачна, поскольку определена самой пятеричностью компании героев-путешественников (включая, разумеется, коня). Идейную подоснову обоих произведений составляет то или иное осмысление буддизма. В физическом плане отношение к нему в Путешествии на запад выражено как движение его героев во главе с буддийским монахом Сюань-цзаном в Индию, т.е. на родину этого учения. Причем центральной фигурой романа является волшебная обезьяна Сунь У Кун, обладатель чудесного жезла. Исходный толчок кульминационной сюжетной интриге в Цзинь пин мэй , напротив, задан противоположным движением с запада на восток, т.е. приходом из Индии буддийского монаха, который передал главному герою Симэнь Цину чудодейственное эротическое снадобье, словно в обратной метафорической перспективе превратившее его фаллос в могучий жезл Сунь Укуна и в конечном итоге приведшее его к гибели. В первом романе детородный уд, превратившийся в волшебную палочку при перемещении в страну чудес (Индию), спасителен; во втором, наоборот, волшебная палочка из страны чудес, превратившись в детородный уд, губительна.

Сама говорящая фамилия Симэнь – в буквальном переводе «3ападные Ворота» – указывает на сторону света, с которой подул ветер, завертевший колесо фабульных коловращений. В свою очередь определение в романе места действия, получившего западный импульс «через Западные Ворота», именно как «востока» подчеркнуто его основными топонимами: общим – Шань-дун (провинция) и частным – Дун-пин (область), в состав которых непосредственно входит иероглиф «дун» («восток») и которые собственно обозначают восточную территорию Китая. Аналогичным образом перемещение с запада на восток отражено в отмеченной символике пяти элементов, каждый из которых имеет свою стандартную уже использованную выше пространственную локализацию: дерево – восток, огонь – юг, металл – запад, вода – север, почва – центр. Соответственно в порядке иероглифов «цзинь – пин – мэй», составляющих заглавие романа и представляющих элементы: металл – воду – дерево, закодировано указание на движение с запада на восток, минуя север.

Все содержание Цзинь пин мэй – развернутая иллюстрация неразрывной связи Эроса с Танатосом. Символична и легенда о происхождении романа как орудия кровной мести. Попутно это предание по-своему объясняет и отсутствие до сих пор исходной рукописи. В соответствии с этой трагической символикой подвижнику перевода Цзинь пин мэй на русский язык В.С.Манухину (1926–1974), сделавшему этот гигантский труд главным делом своей жизни, так и не удалось дожить до его опубликования. Увидевшее свет через три года после его смерти первое издание русского текста в 1977 смогло пробиться сквозь цензурные рогатки Главлита и китаеведческого подотдела ЦК КПСС лишь в оскопленном виде – сокращенным вдвое, с купированными фрагментами, наполовину в пересказе редактора издательства «Художественная литература». Начатое в 1994 полное издание перевода, к сожалению, остановилось на третьем томе и не было завершено.